Начало XX века — время очень смутное. Низы, как написал позже товарищ Ленин, уже не могли, в то время как верхи не хотели. Не хотели они, в частности, замечать в своей прислуге, в домашнем персонале, живых людей. С бывшими крепостными обращались нередко как с домашней скотиной, без жалости, без всякого сочувствия.
Кто-нибудь когда-нибудь слышал, чтобы хоть один коренной москвич или петербуржец вспоминал, что его предки попали в дореволюционные столицы в качестве кучеров, половых, прачек или горничных? Вряд ли, потому что наверняка неприятно рассказывать, что твои дедушки и бабушки подпадали под «Циркуляр о кухаркиных детях» 1887 года. А жили в начале ХХ века столичные родители кухаркиных детей вот так.
— Я только что из больницы! Месяц пролежала.
— Из больницы? От каких это болезней вы там лечились?
— Да и болезни-то особенной не было — только ноги распухли и спину всю переломило. Это, значит, от лестниц, господа жили в 5-м этаже. Тоже головы кружение, так и валит, так и валит, бывало. Меня дворник с места прямо в больницу и свез. Доктор сказал, сильное переутомление!
— Что же вы там камни, что ли, ворочали?
Она долго конфузилась, но, наконец, мне удалось узнать, как именно она проводила день на последнем месте. В 6 вставать. “Будильника-то нет, так поминутно с 4 часов просыпаешься, боишься проспать”. Горячий завтрак должен поспеть к 8 часам, двум кадетам с собою в корпус. “Битки рубишь, а носом так и клюешь. Самовар поставишь, одежду и сапоги им вычистить также надо. Уйдут кадеты, барина на службу справлять, тоже самовар поставить, сапоги, одежду вычистить, за горячими булками да за газетой сбегать на угол”.
“Уйдет барин, барыню и трех барышень справлять — сапоги, калоши, платье вычистить, за одними подолами, поверите ли, час стоишь, пылища, даже песок на зубах; в двенадцатом часу им кофе варить — по кроватям разносишь. Между делом комнаты убрать, лампы заправить, разгладить кое-что. К двум часам завтрак горячий, в лавку бежать, к обеду суп ставить.
Только отзавтракают, кадеты домой, да еще с товарищами валят, есть просят, чаю, за папиросами посылают, только кадеты сыты, барин идет, свежего чаю просит, а тут и гости подойдут, за сдобными булками беги, а потом за лимоном, сразу-то не говорят, иной раз 5 раз подряд слетаю, за то и грудь, бывало, ломит не продохнуть.
Тут, смотришь, шестой час. Так и ахнешь, обед готовить, накрывать. Барыня ругается, зачем опоздала. За обедом сколько раз вниз пошлют в лавочку — то папиросы, то сельтерская, то пиво. После обеда посуды в кухне гора, а тут самовар ставь, а то и кофею кто попросит, а иной раз гости в карты играть сядут, закуску готовь. К 12 часам ног не слышишь, ткнешься на плиту, только заснешь — звонок, одна барышня домой вернулась, только заснешь — кадет с балу, и так всю ночь, а в шесть-то вставать — битки рубить”».
«Выслушав этот рассказ, — пишет г-жа Северова, — я поняла, что эта молодая девушка слишком ревностно относилась к своим обязанностями, которые длились 20 часов в сутки, или же она была слишком мягкого характера и не умела грубить и огрызаться.
«Переступая за 8-10 р. порог нашего дома, они делаются нашей собственностью, их день и ночь принадлежат нам; сон, еда, количество работы — все зависит от нас».
Выросшая в деревне, в одной избе с телятами и курами, является молодая девушка в Петербург и нанимается одной прислугой к господам. Темная кухня в соседстве с водосточными трубами — арена ее жизни. Тут она и спит, причесывает волосы у того же стола, где готовит, на нем же чистит юбки, сапоги, заправляет лампы».
«Домашняя прислуга считается десятками, сотнями тысяч, и между тем законом еще ничего не сделано для нее. Можно в самом деле сказать — не про нее закон писан».
На голодный желудок всю жизнь подавать собственными руками вкусные блюда, вдыхать их аромат, присутствовать, пока их “кушают господа”, смакуют и хвалят (“под конвоем едят, без нас не могут проглотить”), ну как тут не постараться стащить хоть потом кусочек, не полизать тарелку языком, не положить конфетку в карман, не глотнуть из горлышка вина.
«Наши черные лестницы и задние дворы внушают омерзение, и мне кажется, что нечистоплотность и неаккуратность прислуги (“бегаешь, бегаешь, некогда себе пуговицы пришить”) являются в большинстве случаев недостатками вынужденными.
Когда мы прикажем, наша молодая горничная должна подавать мыться нашим мужьям и сыновьям, носить им в кровать чай, убирать их постели, помогать одеваться. Часто прислуга остается с ними совсем одна в квартире и ночью по возвращении их с попоек снимает им сапоги и укладывает спать. Все это она должна делать, но горе ей, если на улице мы встретим ее с пожарным. И горе ей еще больше, если она объявит нам о вольном поведении нашего сына или мужа».
«Извѣстно, что столичная домашняя прислуга глубоко и почти поголовно развращена. Женская, большею частью незамужняя молодежь, массами прибывающая изъ деревень и поступающая въ услуженiе къ петербургскимъ “господамъ” кухарками, горничными, прачками и пр., быстро и безповоротно вовлекается въ разврать и всей окружающей обстановкой, и безчисленными, нецеремонными ловеласами, начиная съ „барина“ и лакея, и кончая гвардейскимъ щеголемъ-солдатомъ, велемощнымъ дворникомъ и т. д. Развѣ закаленная въ цѣломудрiи весталка устояла-бы противъ такого непрерывнаго и разнороднаго соблазна со всѣхъ сторонъ! Можно положительно сказать, поэтому, что огромнейшая часть женской прислуги въ Петербурге (въ сложности, ея около 60 т.) сплошь проститутки, со стороны поведенiя» (В. Михневич, «Исторические этюды русской жизни», С.-Петербург, 1886 г.).
Свои рассуждения г-жа Северова заканчивает пророчеством: «…еще 50 лет назад слуги назывались “домашней сволочью”, “смердами” и именовались так и в официальных бумагах. Теперешнее наименование “люди” также уже отживает свое время и лет через 20 будет казаться диким и невозможным. “Если мы „люди“, то кто вы?” — спросила меня одна молодая горничная, выразительно глядя мне в глаза».
Госпожа Северова немного ошиблась — не через 20, а уже через 9 лет случится революция, когда не захотевшие жить по-старому низы начнут массовое выпиливание верхов. И тогда молодые горничные посмотрят в глаза своим барыням еще выразительнее…
